«Я жила с мыслью, что меня убьют» Три побега, две поимки: как чеченку, сбежавшую из дома, снова и снова возвращали против воли в семью

Луизе 23 года, и она уже трижды сбегала от своей чеченской семьи. Девушка выросла в городе-миллионнике в средней полосе России и в Чечне бывала только на каникулах, но патриархальные традиции в родительском доме были такими сильными, что не оставляли ей надежды на свободный выбор будущего. 

Первый побег Луиза совершила в 19 лет, ее поймали. Вторая попытка сбежать тоже закончилась поимкой. Лишь на третий раз все прошло успешно. Теперь она надеется, что семья перестанет искать ее, но все еще нигде не чувствует себя в безопасности. Луиза рассказала «Гласной», чего боялась больше всего во время похищения, есть ли место радости и любви в жизни чеченки-беглянки и какова цена ее свободы.

Детство: «Почему другим девочкам можно носить штаны, а мне нет?» 

Мне кажется, женщина в Чечне рождается с базовым пакетом обязанностей, там она скорее функция, а не человек. Девочку оценивают исключительно по ее способности исполнять свою роль: готовить, убираться, обслуживать других членов семьи, никому не перечить и скромно смотреть в пол. К мальчикам относятся совершенно по-другому: их растят как королей. С младенчества талдычат: «Ты владыка, ты можешь всем указывать, ты авторитет. А женщина рядом с тобой должна просто молчать». И если мальчику внушают такое с детства, будет ли он уважать женщину? Это воспитание, которое передается из поколения в поколение.

В детстве, когда я смотрела на русских подруг, у меня возникали вопросы: «Почему они могут ходить в кино, а я не могу? Почему меня не выпускают из дома? Почему мои подруги общаются после школы, ездят на экскурсии, а я нет? Почему им можно носить штаны, а мне нет?»

Я не понимала, почему родители растят меня в русском обществе, но жить так, как живут мои русские подруги, мне нельзя? Почему меня растят среди них, если хотят, чтобы я выросла другой? Когда я стала старше, то поняла, что мои родственники сами считают чеченцев недостаточно прогрессивными и не хотят среди них жить. Они уехали из Чечни, потому что там нет развития. Но при этом и в России они не хотят жить как русские. То есть они видят в России развитие и прогресс, но не понимают, что их обеспечивает общество, нормы которого они отвергают.

Естественно, я не говорю про всех чеченцев.

Есть адекватные семьи с нормальным отношением к женщинам, которые принимают современные нормы жизни: признают право дочерей работать, носить европейскую одежду, водить машину и принимать самостоятельные решения. Такие люди обычно живут в русскоязычных городах или за границей, потому что в Чечне общество в любом случае тебя задавит, если ты попытаешься жить не как все.

Я сама никогда, кроме раннего детства, не жила подолгу в Чечне — только приезжала летом на каникулы. Но я хорошо представляю, как там все устроено. Скрываясь, ведя двойную жизнь, там можно существовать. Ты сможешь многое делать втихаря, но только до момента, пока тебя не спалят (не заметят. — Прим. «Гласной»). Я знаю людей, которые так жили. Но открыто нарушать традиции и устоявшиеся нормы ты не сможешь. Тебе не разрешат всю жизнь ходить без хиджаба, быть неверующей, быть лесбиянкой или даже просто выйти замуж за человека другой национальности. 

Конечно, перемены в чеченском обществе происходят. Молодежь становится более осознанной. Девчонки вдохновляются известными историями других беглянок. Они видят, что можно жить по-другому, не так, как дома. Что бывают удачные побеги. 

А мужчины из Чечни, как правило, не бегут (ну кроме геев и других исключений). Потому что мужчины в Чечне — это власть. Они получают все дивиденды [от гендерной несправедливости] — и зачем им в таком случае бежать? А ведут они себя властно и жестоко, чтобы удерживать женщин при себе и в страхе.

Неудавшиеся побеги: «Отдадут тебя твоей семье и тут же о тебе забудут»

Когда я в первый раз сбегала из дома, в 19 лет, была уверена, что если меня найдут, то убьют. Я жила с этой мыслью, но остаться там было страшнее, чем умереть. Я понимала, что надо сбежать, но была молодой, наивной и думала, что меня не смогут найти, не осознавала, насколько яростно будут искать и какие у меня риски. В итоге в первый раз меня нашли достаточно быстро по уличным камерам видеонаблюдения. 

Если ты чеченка, во время побега от семьи ты можешь рассчитывать только на саму себя. Как показывает практика, полицейские не помогают беглянкам, хотя по закону совершеннолетние девушки имеют право жить где хотят и как хотят и у родственников нет на них никаких прав. Но у большинства чеченских семей есть связи с полицией, и, вместо того чтобы помогать беглянкам, полицейские незаконно содействуют их родителям.

По крайней мере так было у меня. Меня дважды находили и ловили родственники — и ни в первый, ни во второй раз полиция мне не помогла. Моя семья отправляла за мной конкретных «проплаченных» сотрудников. Если тебя остановили полицейские, скорее всего, они просто отдадут тебя твоей семье. И тут же о тебе забудут. 

Прохожие тоже никак не помогут, даже если тебя пихают в машину посреди бела дня.

Думаю, в такой ситуации кричит и вырывается большинство девчонок. Я делала то же самое. Почему прохожие не помогают? Не могу залезть в голову окружающим, но полагаю, что они боятся. Когда видят машину, из которой выходят бородатые мужчины и женщины в хиджабах, наверное, их это пугает. Люди боятся остаться крайними.

Когда меня похищали, вокруг было много людей, которые просто наблюдали: кто-то останавливался посмотреть, кто-то сразу проходил мимо. Я кричала очень громко, вырывалась, не давала запихнуть себя в машину довольно долго — и никто ничего не сделал.

Моя психика была растоптана в эти моменты. Представьте, что вы уже живете как нормальный человек, привыкаете к этому, строите свою жизнь — и внезапно возвращаетесь в кошмар, из которого так долго выбирались. Я помню, что оба раза, когда меня возвращали, я буквально начинала сходить с ума. Я не хотела жить. Семье не нужно было убивать меня, я бы сама спокойно с этим справилась.

После поимки родственники обращались со мной очень грубо. Естественно, были угрозы и побои. Меня ненавидели, считали позором семьи. Меня держали взаперти, изолировали от людей, отбирали телефон и всячески унижали. Били не каждый день, чаще гасили морально. Избивали только в тех случаях, когда я не хотела говорить, с кем я общалась, какой у меня пароль от телефона.

А кого-то из беглянок убивают.

Никогда заранее не знаешь, как конкретно твоя семья отреагирует на побег. Очень много факторов, от которых будет зависеть твоя жизнь. Тут важен и настрой семьи, и твой возраст, и отношение к тебе: любят тебя или не любят. Очень важный фактор — сколько человек знает о твоем побеге, знают ли соседи. Чем больше людей знает, тем меньше шансов, что тебя оставят в живых.

Иногда широкая огласка может помочь. Поэтому правозащитники публикуют истории беглянок, чтобы общество и полиция вынуждены были за них вступиться. Но я лично не стала бы идти на огласку, потому что тогда от меня точно никогда не отстанут. В этом случае я бы не смогла остаться в России, да и за границей мне не было бы по-настоящему безопасно. Меня бы искал гораздо более широкий круг людей, а не только родственники.

В бегах: «Завтра меня могут поймать, но до тех пор я живу»

Когда тебя дважды ловят после побега и ты вынуждена в третий раз начинать жить с нуля, это вгоняет в депрессию. Мне было очень тяжело. Сложно строить свою жизнь заново. Постоянно думаешь: «А если меня опять поймают?» — и боишься планировать будущее. Когда нет целей и планов, то в жизни нет смысла. А когда нет смысла, то и жить не хочется.

Но в какой-то момент я поняла, что не могу просто лечь и ничего не делать. Да, меня могут завтра поймать, но до завтра я живу и могу прожить этот день осмысленно, с целями и планами. Если меня поймают, я как-нибудь разберусь и сбегу снова. А до тех пор я буду жить.

Конечно, в жизни беглянки есть ограничения. Например, я никогда не работала на официальной работе, всегда использую какие-то левые (оформленными на другого человека. — Прим. «Гласной») сим-карты и левые аккаунты в интернете. Очень долго я вообще не пользовалась банковскими картами, только наличкой.

Бывают острые моменты, когда ты точно знаешь, что тебя ищут, и приходится активнее прятаться. Однажды я обратилась к правозащитникам, они поместили меня в шелтер.

Несколько месяцев мне нельзя было выходить оттуда. Никакого общения. Никаких друзей. Полнейшая изоляция.

И все время крутятся мысли о том, что будет, если тебя все-таки найдут. Когда просто хочешь выдохнуть и почувствовать себя в безопасности, но выдохнуть не получается, это морально очень тяжело. Это постоянный стресс, который некуда выплеснуть, потому что ты заперт в четырех стенах.

Сейчас я оцениваю свои риски как не очень высокие и думаю, что, скорее всего, мои родственники не будут снова меня похищать, поэтому не принимаю серьезных мер: не меняю внешность и не прячусь от уличных камер наблюдения.

Но есть общие ограничения, которые останутся со мной, вероятно, на всю жизнь. Например, мне недоступен целый круг профессий: актриса, блогер, певица, модель, комик, политик и тому подобное — любая работа, связанная с публичностью. Некоторые из этих профессий меня привлекают, но я не могу светиться, потому что в этом случае меня будут искать вообще все чеченцы и не отстанут никогда.

Мечты и страхи: «Не знаешь, выйдешь на работу или проснешься в Чечне»

В особо острые моменты, когда за мной активно гонялись родственники, я всерьез рассматривала возможность уехать за границу. Но для самостоятельного переезда куда бы то ни было у меня не было никаких ресурсов. Кроме того, это тоже небезопасно: меня легко задержали бы на границе или в аэропорту и отправили бы в Чечню, как было с другими беглянками (например, с Селимой Исмаиловой или четырьмя сестрами из Дагестана; в обоих случаях проблемы начались именно при попытке пересечь границу. — Прим. «Гласной»).

А если ты хочешь уехать с помощью правозащитных организаций, то это всегда лотерея: грубо говоря, какая страна тебя примет, туда тебя и отправят. Это может быть как Европа, так и Латинская Америка или Азия. У меня была возможность уехать в одну из стран третьего мира, где все плохо с экономикой и уровень жизни намного ниже, чем в России, а менталитет очень отличается от знакомого мне.

Я не смогла бы там адаптироваться и, даже если бы согласилась на переезд, в итоге не выдержала бы и вернулась. К сожалению, лично знаю уехавших в подобные страны девушек, у которых жизнь за границей не налаживается годами, им становится все хуже, и в конце концов они живут в депрессии и нищете.

Конечно, бывает по-разному, кто-то из беглянок привыкает и успешно живет после переезда. Но, как бы то ни было, за рубежом ты много времени тратишь на то, чтобы встать на ноги. Даже добровольный переезд в незнакомую страну не дается легко — люди с опытом эмиграции могут это подтвердить. А когда ты беглянка с Северного Кавказа, это тяжело вдвойне: у тебя с детства очень большой багаж психологических травм и проблем, с которыми в одиночестве и на чужбине разбираться намного сложнее.

Я не призываю других беглянок оставаться в России. Но моя ситуация позволяет не уезжать из страны. Здесь близкие друзья, я всегда могу найти то, что мне необходимо: работу, романтические отношения, съемную квартиру или психолога.

И хотя мои риски ниже, чем у многих других девушек,

жить в безопасности — моя главная мечта.

Безопасность для меня — это когда идешь гулять с друзьями или на работу и на 100% уверена, что сегодня вернешься к себе домой. Когда не смотришь с подозрением на припаркованные машины, не боишься встретить свою семью на улице. Когда не берешь с собой перцовый баллончик, выходя в магазин. Не опасаешься, что тебя схватят в центре города, засунут в машину и увезут в Чечню (хотя самые близкие родственники Луизы живут не в Чечне, больше всего девушка боится, что ее отправят к дальней родне в эту республику, ведь там ее гораздо легче контролировать и шансов на побег больше не будет. — Прим. «Гласной»). 

У обычного человека нет этой тревожности. А когда тебя преследуют, ты вечно живешь в страхе. Главное последствие этого страха — тяжело думать о будущем. Ты не знаешь, выйдешь завтра на работу или проснешься в Чечне.

Я надеюсь и мечтаю, что когда-нибудь смогу жить в полной безопасности, но до этого еще далеко. Если честно, я думаю, что моя родня успокоится, лишь когда я заведу собственную семью — мужа и детей. Вряд ли они меня похитят, ребенка сдадут в детдом, а мужа зарежут. Или всех троих зарежут? Маловероятно. Им придется смириться. А пока я все еще боюсь, что кого-то из родственников в рандомный момент переклинит — и меня снова начнут искать, найдут и куда-нибудь увезут насильно.

Конечно, у меня есть планы на тот случай, если меня опять похитят. Я не смирюсь, не останусь и не приживусь в их системе, где для меня не предусмотрено ни малейшей свободы выбора. Уйду при первой же возможности.

Дружба и отношения: «Все мои друзья уже немного чеченцы»

Чаще всего новые знакомые вначале не до конца осознают опасность ситуации, в которой я нахожусь. Люди, которые раньше близко не общались с чеченцами, не понимают, почему мне вообще приходится прятаться от собственных родственников. А те, кто знаком с чеченскими традициями, удивляются, когда узнают, что я чеченка: «Как это, ты на работе — и без хиджаба?»

Кто-то сперва относится ко мне с опаской, кто-то — с непониманием. Но если люди становятся мне близкими, со временем я рассказываю им о своем прошлом и настоящем, и они вливаются в мою жизнь. Все мои друзья уже немного чеченцы — в том смысле, что хорошо понимают меня, знают мои риски и остаются рядом со мной осознанно.

Тяжело бывает строить романтические отношения.

Для мужчины встречаться со мной может быть действительно опасно.

Подруги рискуют в меньшей степени: это девочки, с ними можно дружить, их не придут убивать. Но если ты хочешь серьезных отношений с мужчиной, то все надо хорошенько продумывать. Никто еще не сбежал, едва узнав, что я чеченка. Но в моей жизни был мужчина, который боялся за себя больше, чем за меня. В итоге мы расстались. Сейчас у меня есть партнер, он меня поддерживает и очень за меня переживает. Но мне все равно кажется, что ни один мужчина до конца не осознает опасности, в которой я живу. 

Для меня свобода всегда имела большую ценность. В какой-то момент я поняла, что хочу жить по-настоящему, а не просто существовать. Знала, что, если сбегу, меня могут убить, но и дома я потихоньку умирала. Не хотела жить, как мои родственники. Я не видела счастливых женщин среди традиционных чеченок. Честно, не видела. Поэтому, даже рискуя умереть, я рада, что живу осознанно, так, как выбрала сама. 

Я хочу быть счастливой, иметь семью и детей. А передавать несчастье дальше, как моя мать и старшие сестры, не хочу. Я пытаюсь разорвать этот замкнутый круг, чтобы моим детям не нужно было бежать и они могли свободно строить свою жизнь.

Сейчас я в порядке и чувствую, что моя психика наконец восстановилась. Мне кажется, что все пережитое сделало меня сильным человеком, и мне нравится этот человек.